Примечание. Идея и первое исполнение принадлежат замечательной Юле, а это просто моя попытка пофантазировать на заданный ею сюжет)
Тут напрочь отсутствует логика и канонная хронология, поэтому все герои примерно одного возраста - от 7 до 13 лет, тогда как в каноне у них разница куда более существенная. Но характеры, надеюсь, получились узнаваемыми.

Итак, история о юном Августе Штанцлере, его плюшевом ызарге, друзьях и недругах.

...С утра шёл дождь, но к полудню небо разъяснилось, и стало почти тепло. Девятилетний Август Штанцлер осторожно шёл по парковой дорожке, старательно обходя лужи, чтобы не замочить новенькие туфли с такими красивыми коричневыми пряжками. К груди мальчик прижимал тоже новенькую, совсем недавно подаренную тётушкой Мартой игрушку. Игрушка была непонятная: странное желтовато-коричневое существо не напоминало ни мишку, ни зайца, ни лису, но и на противную Создателю кошку похоже не было. Отец, увидев тётушкин подарок, поморщился, но Августу непонятный зверь внезапно понравился, и последние три дня он всюду таскал страшилище за собой.
читать дальше

@темы: отблески этерны, Штанцлер, ОЭ, Алваро Алва

22:11

Шесть шагов от камина до окна, восемь – от окна до книжного шкафа. Половицы поскрипывают, тёплый ковёр глушит тяжёлые шаги. В окно царапает растерявший уже большую часть своей листвы старый клён, клонящееся к закату солнце подсвечивает уцелевшие на ветках листья янтарём, заливает тёплыми золотистыми брызгами комнату. Тепло обманчивое, распахни окно – и в кабинет ворвётся морозный воздух. Это хорошо, но следом за ним ворвётся – уже через дверь – лекарь, который примется зудеть, что сквозняк опасен, ибо может стать причиной простуды, которая, в свою очередь, повредит сердцу его пациента… Так что лучше окно не трогать, просто смотреть на жёлто-оранжевое тепло, не пытаясь до него дотянуться. Осень, что поделаешь. И снаружи, и… внутри.
Бывший маршал Запада и ещё более бывший командор Горкой Марки усмехнулся и снова зашагал по комнате. От окна к камину, от шкафа к окну… Слуги шепчутся, что старик совсем плох, ничего не желает, только ест и пьёт, когда приготовят, глотает предписанные врачами тинктуры да нарезает хорну за хорной то по библиотеке, то по кабинету. Слуги шепчутся, бросают тревожные взгляды, верный Михаэль из кожи вон лезет, чтобы порадовать и развлечь хозяина, а он словно бы и не замечает. Взгляды, разговоры – всё это скользит по краю сознания, отмечается машинально, но не мешает мыслям снова и снова уноситься туда, где дерутся теперь уже не его мальчишки.
Новости до Вальдзее доходят, Жермон пишет аккуратно, когда не может сам – гоняет адъютантов. Письма короткие, чёткие, больше похожи на рапорты, но чего ещё желать. Генерал Ариго – не Дидерих, да и Вольфганг не ждёт от него сонетов или трагических монологов.
Новости до Вальдзее доходят, заставляя – даже не расстраиваться, удивляться. Перемирие с Бруно, сошедшие с ума столицы, бесноватые солдаты и офицеры, «китовники» и свои мерзавцы, погибший Вейзель и добивающий раненого полковник Придд…
Не зря он так присматривался к мальчишке – исподволь, слушая рассказы всё того же Жермона и Райнштайнера. Из Придда будет толк, уже есть, Придд – умница, не зря… не зря получил полковничью перевязь в девятнадцать лет. Алва не ошибается в людях… Рокэ вообще не ошибается. В отличие от него…
…А всё-таки хорошо, что он свалился после Мельникова луга. С тем, что творится сейчас, он бы не справился. Просто не понял бы, что делать, воевал бы по старинке и губил армию. По правде сказать, надо было уходить давно, но они с Рудольфом решили, что коней на переправе не меняют, и поверили, что он продержится. Да и на кого было менять? Старший Савиньяк застрял в Гаунау, младший – в Бордоне, Дьегаррон – в Варасте, Жермон, заслышав о повышении, только что под стол не прятался, а Росио…
Да… Росио…
Почему-то вспоминается он всё чаще не красивым ироничным маршалом, каким был при последней встрече, а мальчишкой с тёплыми глазами, которого генерал Вольфганг фок Варзов привёз больше двадцати лет назад в Торку.
Последней встрече? Раньше бы любого, да и самого себя, отругал бы за эти слова, а теперь… Да нет, не Росио же он хоронит, в самом деле. Тот жив и, даст Создатель, сделает ещё немало. В отличие от запершегося в своём имении экс-маршала.
И всё-таки как тошно вспоминать Мельников луг… никакие перемирия, никакие ураганы не смоют поселившуюся в душе свинцовую муть. Рокэ, едва оказавшись на свободе, бросился на юг, значит, был уверен, что север справится. В нём был уверен, в своём маршале и учителе. А он подвёл мальчика. Что теперь кивать на Рудольфа и Савиньяка, не пришедшим на помощь, что гадать, могли бы они это сделать и мог бы Эмиль подойти раньше…
Варзов досадливо крякнул, плеснул в стакан воды из кувшина, подержал во рту, как вино, глотнул. Подобные мысли следовало от себя гнать, но они уступали место другим, не более весёлым. О чём ещё мог думать проигравший всё на свете старик, который не умел ничего, кроме как воевать? Ну и учить молодняк, хотя сейчас он не способен ни на то, ни на другое.
– Господин граф! – Михаэль возник на пороге – невиданное дело – без стука. Старик-слуга, запыхавшись, смотрел на старика-хозяина, вытаращив глаза. Да что с ним такое, никак лягушку проглотил! – Господин граф, к вам Первый маршал Талига!
Вольфганг не понял. Ничегошеньки не понял, только рука, опиравшаяся на стол, почему-то задрожала. Он так и стоял столбом, пока в кабинет, осторожно отстранив Михаэля, не шагнул Рокэ Алва.
– Здравствуйте, Вольфганг. Прошу меня простить за то, что явился без приглашения и даже без предупреждения, но так сложились обстоятельства.
Варзов трясущимися пальцами потянулся к вороту рубашки. До того, чтобы разгуливать по дому в халате, он ещё не опустился, но сейчас почти об этом пожалел – слишком сильно затянутый воротник давил на горло и не давал дышать. Надо хотя бы поздороваться с парнем, что ж он замер, как пень…
Рокэ в два шага оказался рядом, крепко взял его за локоть, подвёл к креслу, усадил.
– Я позову врача.
– Не надо, не надо, – Вольфганг махнул рукой в сторону столика у окна. – Всё там, посмотри…
Алва отошёл, звякнули склянки, полилась в бокал вода. Запахло не то кошачьим корнем, не то ещё какой-то дрянью, и где он это откопал… Варзов послушно проглотил поданное лекарство. Ледяная рука на горле постепенно разжималась, сердце колотилось, но вроде никуда не проваливалось.
– Вам лучше? – пальцы Рокэ коснулись его запястья, нащупывая пульс. – Вольфганг, извините меня. Я не думал, что моё появление вас настолько взволнует.
В голосе парня звучала искренняя тревога. Создатель милосердный, он ещё и извиняется…
– А ну хватит из себя медика изображать, – Вольфганг решительно высвободил руку. – Я до сих пор не помер, и сейчас не помру.
– Да, это было бы очень невовремя, – Первый маршал Талига серьёзно кивнул, но глаза его улыбались. – Мне с вами нужно многое обсудить, но если вы…
– Я уже сказал, что не умираю. Нужно – значит, обсудим, только… о чём тебе со мной сейчас говорить. Что я знаю, чего не знает Савиньяк? Постой… ты же с дороги, наверняка есть хочешь.
– Не откажусь.
– Сейчас, скажу своим растяпам.
Вольфганг поднялся на ноги, стараясь не слишком тяжело опираться на подлокотники. Дёрнул шнур звонка, постоял, собираясь с мыслями. Затем шагнул к бывшему оруженосцу и крепко его обнял.
– Ну здравствуй, сынок. Спасибо, что приехал.

@темы: оэ

01:21 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Лэйе Абвение, оказывается, я уже успела забыть, что такое эти книги - несмотря на ежевечернее перелистывание, работу с цитатами и обсуждение с хорошими людьми - всё равно забыть, как перехватывает дыхание, жжётся и плавится что-то внутри, как проглатываешь строчку за строчкой, перескакивая торопливо через абзацы, снова возвращаясь, и, кажется, слышишь эти голоса, видишь как живых - вот щурится и оставляет чашечку с шадди Арлетта, вот разводит руками, простодушно - слишком простодушно - улыбаясь, Серж Валмон, вот несётся навстречу закатной башне Робер, встречный ветер треплет отросшие полуседые волосы, пластается в стремительном беге золотистый мориск, а рядом с ним - вороной... Сона, думает Робер, но откуда там взяться Соне, она же отстала вместе с бывшим в седле Эрвином?!

Мальчишески-бестолковый Арно, приложившись лбом о притолоку, шагает в комнату к брату-Проэмперадору, торопливо, пристроившись боком к столу, корябает письмо матери (а услужливое воображение подбрасывает детали: вот мальчишка шмыгнул носом, вот сердито запустил пятерню в светлые вихры, вот бросил, почти не оглядываясь, быстрый взгляд на Лионеля...). Письмо его вызывает в памяти Малыша Сванте Свантессона ("а меня езолировали это совсем не болно но я конечно заболею этой тиной...") и крапивинского Лёшку Вершинина с его "Здравствуй, мама. Я здоров и пишу из милиции. Но я здесь не почему-то, а так надо". Радуется встрече с приятелем и вроде бы уже не врагом Руперт (и только царапает по краешку сознания недоумение - почему Арно ничего не отвечает на его вопрос про Придда?).

Попавший, наконец, домой и обретший, несмотря на все потери, какую-то внутреннюю уверенность Иноходец уже не вызывает желания гладить по голове и успокаивать. Он шутит, поддразнивает Мевена, по-хозяйски переживает, сможет ли встретить высокого гостя (помните? помните, кто и при каких обстоятельствах уже терзался сомнениями на этот счёт? о этот дивный параллелизм ситуаций), стоит, улыбаясь, над колыбелькой маленького Октавия... Бьёт по нервам упоминание о Марианне, напоминает о шаткости этого Роберова мирка, но пока он бодр, деловит, почти весел и хочет поколотить бывшего однокорытника, слишком уж напоминающего ему посла одной дружественной державы.

За барона Волвье спасибо Создательнице особо - зная и любя Марселя и графа Бертрама, я давно уже хотела взглянуть на младших братцев неугомонного виконта. И Серж, хоть и мелькнувший в тексте всего в нескольких абзацах, меня не разочаровал. Фамильные жесты, слегка знакомые интонации, лёгкое и вместе с тем ироничное признание превосходства старшего брата, добродушие, кудряшки и кружева - ещё одна капюшонная змея и львиная собака, "трудно предположить зубы в таком обилии ухоженной шерсти", разумеется, но мы-то догадываемся...)

Разговор Арлетты и герцогини Георгии для меня едва ли не центр сегодняшнего отрывка. Рудольфа Ноймаринена я недолюбливала ещё со времён "Заката" - глухо и почти необъяснимо. Ну, подумаешь, посчитал план Ли неоправданным риском, ну, подумаешь, поговорил с всё тем же Ли не слишком ласково - так ведь и Лионель у меня далеко не в любимых героях, чтобы за него обижаться, а тот же фок Варзов ошибался ничуть не меньше Рудольфа. И однако старого Вольфганга я нежно люблю (и мечтаю о главе - ну, пусть не главе, пусть её кусочке, да хоть абзаце, где он всё-таки встретится со своим бывшим оруженосцем, живым и здоровым), а вот Ноймаринен вызывает глухое раздражение даже после того, как он вроде бы начинает верить Арлетте и соглашается на план Савиньяка. А появившаяся в "Рассвете" его супруга это впечатление только усиливает.
Георгия, судя по всему, немало походит на мать - если не лицом, то характером и повадками. А может, только хочет походить, вот и пытается играть судьбами и людьми. Взывает к прошлому, тащит на свет божий призраков, и вот уже появляются перед глазами молоденькие торские офицеры Морис Эпинэ и Арно Савиньяк; Ангелика Придд, Жозина Ариго и юная Леттина - Арлина - Арлетта в синих с золотом платьях; перебирает чётки кардинал Диомид, хмурит брови соберано Алваро (и опять мысленно чуть не всхлипываешь от восторга: флэшбекам, которые ты так любишь, тоже нашлось место в этой книге). Арлетта - умница, Арлетта выдерживает этот разговор не просто хорошо - блестяще, дипломаты отец и брат могут ею гордиться, а её безмолвные комментарии придают беседе дополнительную чёткость.
Георгия в своей попытке исполнить каприз дочери (а заодно - как там говорил Марсель - урвать кусок от пирога?) замахивается на нечто дорогое и важное, превращая тех, кто сорок лет назад удержал Талиг на краю пропасти, едва ли не в преступников и совершенно точно - в трусов (и уже почти задохнувшись от возмущения и обиды, читаешь слова Арлетты: "Напуганный Алваро - это само по себе прекрасно!", зло усмехаешься и переводишь дух). Но дочь Алисы Дриксенской на этом не останавливается - упомянув отца, она добирается и до сына, вываливая перед Арлеттой свой главный козырь: уверенность в том, что Алва не вернётся. Георгия обвиняет Савиньяков и Валмонов во лжи, утверждая, что они не видели Первого маршала после его заключения (а откуда тогда у Эмиля приказ? Значит, ещё и подделка документов, подлог?), но Арлетту пугает даже не это, а внезапное осознание: Росио мог погибнуть, иначе почему о нём молчит Бертрам, почему возвращался в Талиг в одиночестве Марсель, почему не ждёт лучшего друга Ли?.. Об этом она до сих пор не думала, а тут как будто пелена с глаз падает, складываются воедино кусочки мозаики, в страшную картину складываются, и отмахнуться от неё не выходит настолько, что нет больше сил поддерживать дипломатическую беседу, и жена регента выпроваживается решительно и беспощадно, то, что говорит Арлетта - почти удар ниже пояса, но... "Она защищала Ли, она защищала Росио, и она защищала Талиг, а чтобы выпустить когти, хватило бы и чего-нибудь одного. С избытком".
Одно радует: слишком уж явно хоронят Рокэ в этом отрывке, слишком уж начинают верить в его смерть и те, кому она на руку, и те, для кого это станет ещё одной непроходящей болью. А это верный знак: Ворон в очередной раз обманул судьбу и скоро появится. Знать бы только, какой ценой...

Показанные сегодня эпизоды завершаются тревожно, почти болезненно - мчащимся в Закат Эпинэ. И к тревоге (почему он думает, что это - смерть? Не может же быть, не может, ведь правда?..) примешивается надежда: неужели получилось? Неужели он сейчас наконец-то достигнет башни? И что за вороной мориск без седока несётся рядом?..

Тревожным звоном струны, конской скачкой, ветром в лицо, глотком ледяной воды - к Рассвету.

@темы: оэ, Рассвет, книжное

01:15 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:14

Отблеск солнца на стали бьёт по глазам, и Марсель видит, как во враз загустевшем воздухе распрямляется рука убийцы. Медленно-медленно, но Рокэ всё равно не успевает уйти от удара, он не успеет даже увидеть, а кричать уже поздно... Марсель не думает, просто тело всё делает само, толчком бросив себя между Вороном и кинжалом.
Замедлившееся было время вдруг срывается в галоп, в груди вспыхивает острая - не продохнуть - боль, камни мостовой рвутся навстречу.
- Марсель!!!
Это что, Рокэ так кричит?.. Звук удара, лязгает о камни сталь, вскрик, ругательство, ещё какой-то шум... или это дождь пошёл? Наверное, иначе почему лежать вдруг становится так мокро.
- Марсель! - последнее, что он слышит, это отчаянно зовущий его голос, который кажется странно знакомым, но вот кому он принадлежит, вспомнить не удаётся. А веки такие тяжёлые, что поднять их нет никакой силы...

...Марсель шёл по дороге. То есть, наверное, это была дорога - он не видел. Было темно и очень холодно. Он очень устал, но сесть и отдохнуть было немыслимо. Виконт точно знал, что ему нужно дойти. Правда, он не помнил, куда, но это не было так уж важно... Главное - дойти. Там, наверное, будет тепло.
- Стой!
Голос был властным, но вряд ли он обращался к Марселю. Он-то никак не мог остановиться.
- Марсель!
Его хватают за плечи, и Марсель вздрагивает. Он забыл, как это - горячие руки.
- Куда это ты собрался?
У человека отчаянные синие глаза, растрепавшиеся чёрные волосы и испачканная кровью рубашка. Он кривит губы в усмешке и тянет Марселя за собой:
- Довольно, капитан, пора возвращаться.
Возвращаться? Марсель не хочет никуда возвращаться, ему нужно идти вперёд! Он дёргается, пытаясь вырваться, но тонкие пальцы сжимаются на его плече мёртвой хваткой.
- Вы намерены драться, сударь? Это глупо, я сильнее.
Темнота вокруг них начинает сжиматься. Дышать трудно, Марсель знает, что не должен останавливаться, ему нужно торопиться, а синеглазый человек не пускает его. Марселю страшно. Он не хочет оставаться в липком холоде, ему надо туда, где свет и тепло!
Собрав все силы, он сбрасывает чужие руки со своих плеч и отталкивает пытавшегося удержать. Тот, не ожидавший удара, отлетает на несколько шагов и с трудом удерживается на ногах. Марсель разворачивается. Надо торопиться. Надо бежать.
- Каррьяра! Да стой же ты! - странный человек не хочет сдаваться, он снова рядом, Марсель сталкивается с яростным синим взглядом, и в голове вдруг всплывает имя.
- Рокэ...
В синих глазах что-то мелькает, не то облегчение, не то радость, не разобрать. Темнота вокруг вдруг сжимается, тянет к Марселю свои щупальца. Почему? Он же ничего не сделал, просто шёл. Холодно, липко, нечем дышать. Надо идти, туда, вперёд может, ещё получится... Сквозь тьму проступает какой-то силуэт, он притягивает к себе, Марсель делает шаг, окончательно переставая соображать...
- Не смей!
Рокэ преграждает ему путь, ладонями с силой толкает в грудь, как Марсель его несколькими минутами раньше. Силуэт впереди виден всё отчётливее, силуэт женщины с длинными волосами и синими - такими же, как у Рокэ - глазами. Марсель откуда-то знает, кто она, и знает, что сопротивляться ей бесполезно. Она ничего не делает, даже не идёт к ним, просто стоит, а Валме охватывает бескрайний липкий ужас. Он не хочет её видеть, не хочет к ней идти, но сил нет, и ещё несколько мгновений он держится на одном упрямстве, а потом ноги подгибаются, в груди жжёт, виконт падает на колени, складывается пополам и заваливается набок.
- Я тебя не отпущу, ты слышишь?!
Рокэ опускается на колени рядом с ним, стискивает руку Марселя, и кажется, что его глаза, в которых мешаются злость, боль и страх - единственное, что удерживает ускользающее сознание виконта. Поздно, поздно, поздно, бьётся в голове. Марсель хватает губами ставший ватным воздух. Рокэ трясёт его за плечи, ругается сквозь зубы по-кэналлийски, снова вскакивает на ноги между Марселем и Синеглазой сестрой смерти.
- Я его не отдам!
Она смеётся негромко:
- У тебя не получится. Он сам пойдёт со мной.
Марсель едва может дышать, но в этот момент внезапно нахлынувшие злость и упрямство перекрывают боль и ужас. Что она себе возомнила, эта синеглазая? Рокэ быстро оглядывается и, видимо, что-то такое замечает в его лице, потому что вдруг усмехается, весело и зло. Выхватывает из-за пояса кинжал, и полоснув по левому запястью, вскидывает окровавленную руку в охраняющем жесте.
Тёмные, очень тёмные на фоне белой кожи капли скатываются по локтю, впитываются в рукав, срываются на землю, вспыхивают на ней золотисто-алыми искрами. Синеглазая отшатывается. Темнота отступает. Ледяные пальцы на горле Марселя ослабевают.
- Он не твой. Это не его время и не его дорога, - голос Рокэ звучит повелительно.
Синеглазая качает головой, что-то говорит, но в ушах шумит, а в груди болит всё сильнее, и Марсель уже не может расслышать её слов, проваливаясь куда-то...

...Марсель открывает глаза. Веки словно налитые свинцом, да и всё тело не лучше. Где он находится, сообразить сразу не получается. Валме делает попытку приподняться, в груди сразу же просыпается тягучая боль, а перед глазами всё плывёт.
- Снова собрались на подвиги, виконт? - знакомый, только чуть хрипловатый голос, склонившееся над ним бледное лицо и железная рука, удерживающая его на подушке. - Извольте лежать смирно!
Прохладная ладонь ложится на лоб.
- Жара нет, - констатирует Рокэ. - Странно, но хорошо. Пей.
Губ касается край стакана. Марсель делает два глотка и устало прикрывает глаза.
- Не спать! - командует Алва. - Я не разрешал тебе закрывать глаза!
Марсель с трудом разлепляет ресницы. Он хочет отдохнуть, зачем Рокэ его мучает?.. Неужели он не понимает, ведь он же тоже бывал ранен...
...Ты уже думал как-то, что он хочет тебя помучить, подсказывает вдруг что-то внутри. А он просто хотел помочь. Когда же это было? Во сне или в бреду привиделось, как видно...
- Пей! - в голосе у Алвы сталь и зимний холод, но рука приподнимает голову Марселя неожиданно мягко и бережно.
Марсель покорно глотает остатки питья. Когда стакан оказывается пустым, Алва ставит его на столик у кровати, а сам, по-прежнему придерживая голову Валме, левой рукой поправляет ему подушку. Рукав сбивается, обнажая повязку на запястье. Это что-то значит, что-то нехорошее, и Марсель, хмурится, пытаясь вспомнить, что именно.
Ворон перехватывает его взгляд, укладывает виконта обратно, поправляет рукав. Тихо говорит:
- А теперь отдыхай.
Валме хочет что-то спросить, но Рокэ качает головой:
- Потом. Всё потом, Марсель. Спи.

18:17 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

00:37 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

01:20 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

22:07 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

22:42 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

23:35 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Когда-то давно, когда я еще училась в школе, моя любимая учительница литературы, обсудив с нами все положенные по программе детали грибоедовского "Горя от ума" задала нам, сопливым, горящим юношеским максимализмом восьмиклассникам один простой вопрос: А хотели бы дружить с таким человеком, как Чацкий?

То есть, вот, дети, вы его тут сейчас все защищали, сочувствовали, говорили, какой он бедный и несправедливо обиженный, были уверены в его правоте. Но вот давайте опустим на минутку все литературно-историческое, весь этот "век нынешний и век минувший", и взглянем на литературного героя как на своего соседа по лестничной клетке. Вы хотели бы, чтобы такой был с вами рядом?

Большинство из нас тогда (я имею в виду, конечно, тех, кто хоть как-то осилил книгу) заорали, мол, да, конечно! И я первая. И учительница очень удивилась. И напомнила нам еще раз, что речь не о пламенном борце за что-то там. Не о том романтическом ореоле, который эту фигуру окружил, не о том, что "вчитали" в Чацкого миллионы читателей и десятки исследователей. А вот именно о том молодом человеке, который предстает перед нами в тексте (она говорила гораздо проще, чтобы оболтусы 13-ти лет ее поняли, это я сейчас пересказываю так, как мне привычнее).

Ведь по сути, что происходит с Чацким? Он примчался с утра пораньше (по тогдашним меркам) в гости, со скуки нахамил отцу своей возлюбленной, увиделся с девушкой, не встретил прежней симпатии и пошел срывать свое зло на всех подряд, заливая их желчью и ядом, причем досталось-то людям, вообще отношения к любовному треугольнику не имеющим.

Тогда, в тринадцать, я и после этих объяснений заявила, что Чацкий мне друг. Потому что он искренний, честный, порывистый... а то, что нахамил всем вокруг - так не со зла же (справедливости ради сразу скажу: сейчас-таки отношение изменилось. Злиться на предпочетшую вам другого даму и срывать зло на ней и на ни в чем неповинных людях - фи, лучше благословить их брак с засранцем и дарить по изумруду за родившегося сына и по жемчужине за дочь.) Но эксперимент запомнился.

Поэтому периодически я заставляю себя очнуться от мысленных (а иногда и не только) восторженных воплей и панегириков очередному понравившемуся мне книжному персонажу и спросить себя: а дружить с таким ты хотела бы? А жить с ним? Нет-нет, не с героическим, добрым-прекрасным-умным-храбрым-таким какой-он-в-глубине-души, а вот именно с таким, какой показан в тексте?

Девочки, которые после выхода заключительной части поттерианы бросились обожать профессора Снейпа и мечтать о сексе свадьбе с ним, в большинстве своем забывали, что, даже оказавшись умным, храбрым и крепко любящим мужчиной, профессор не перестал быть циничной язвительной скотиной, не отличающейся ни чувством справедливости, ни терпением (в быту, именно в быту - я не о его непревзойденных данных разведчика и двойного агента. Вы же не за линию фронта с ним собираетесь, так ведь?), ни способностью прощать, зато мастерски умеющим оскорбить, ударить по больному, отомстить за случайную обиду. И, воплотись он паче чаяния в реальности, мы оказались бы рядом именно с таким человеком, а не с нежным трепетным ланем юношей с кровоточащей раной на сердце, которую надо срочно исцелять любовью и нежностью.

Аналогичная группа дам, расписавшаяся после прочтения "Отблесков Этерны" в любви к Первому маршалу Талига, а так же группа их ярых оппонентов, заявляющих, что Алва, де, Марти-Сью, и вообще нереален от слова совсем, и (самая важная часть в контексте этого поста) мечта любой женщины, соединяющий в себе слишком много достоинств, а потому про него и читать не интересно, тоже как-то незаметно упускают из виду несколько моментов. Алва адреналиновый наркоман (не надо бросаться в меня тапками, это определение самой В. В.), Алва скачет под пулями, подрывает стены и нарывается на неприятности везде, где только можно. Алва язвителен сверх меры. Читать - забавно и приятно, а испробовать остроту его языка на себе хотелось бы? Алва привык со всеми своими делами и проблемами справляться сам, не сильно посвящая в них окружающих. То есть приходите вы домой, а муж заперся в кабинете, пьет, бьет бутылки, играет на гитаре, вас игнорирует. Наутро собирается и куда-то уходит. Объявляется через трое суток (вы уже от соседей и кардинала узнали, что он убил на дуэли четверых, а потом недолго думая унесся инспектировать летние военные лагеря) и жизнерадостно заявляет, что уезжает на войну. До следующего лета. А вам следует немедленно собраться и отбыть в Алвасете. И нет, он ничего не знает о том, что через неделю вас ждут на балу у N, а через три дня вы хотели отправиться на конную прогулку с семейством S. И вы больше не знаете, потому что едете в Алвасете.
Мечта любой дамы, не правда ли?

Мне кажется, такая проверка может пригодиться не только в отношении книжных персонажей. С реальными тоже хорошо бы иногда останавливаться и задавать себе вопрос: а ты хочешь с ним (дру)жить? Не с тем прЫнцем, которого себе дорисовала, не с тем, кто бросит курить, перестанет играть в танки или слушать свою дурацкую музыку и начнет уделять тебе больше внимания, а вот с этим, который кладет носки на холодильник и ковыряется в зубах. Банально, как сторублевая купюра, но черт возьми, иногда умение отодвинуть хоть на пять минут интерпретации и "прочитать" что-то по-скафтымовски честно может серьезно облегчить жизнь.

@темы: оэ, ГП, литература, мысли

Львиную долю постов про "Отблески Этерны", которые мне хочется написать, нужно было бы начинать с фразы "За что я люблю "Отблески...", так это за...".
За удивительно живых, теплых и близких героев.
За лихой сюжет.
За повышенную плотность повествования (вроде "Полночь" книга небольшая, а сколько там событий уместилось, сколько ярких эпизодов, сколько цитат можно выдернуть и таскать мысленно за собой, как амулет на шнурочке).
За ловко вплетенные в текст и подмигивающие оттуда аллюзии то к бессмертным нашим классикам (Марсель Валме - большой ценитель русской литературы, то Толстого вспомнит, то Чехова, а то и "Евгения Онегина" неуемному Дарзье процитирует), то просто к тому, что собратья-филологи называют "прецедентными текстами".
За множественность точек зрения (ах как я люблю эту систему репортеров, которая заменяет "всевидящего автора" и показывает одну и ту же ситуацию отраженной в разных зеркалах - а кривых или нет, судить читателю!).
За "поток сознания" каждого из репортеров - они же не просто фиксируют происходящее, они думают, вспоминают что-то свое, выкладывая перед нами мозаику не только сюжета, но и своего характера.
За неоднозначность образов. Это у Дюма в "Трех мушкетерах" кардинал - однозначный враг, а Сильвестр - кто он? Враг? Чей? Друг? Кому? Великий человек, чуть не загнавший (подтолкнувший, по меньшей мере) страну в Закат? Спятивший на старости лет честолюбец?
За юмор и иронию, не позволяющую ни скатиться в пафос, ни страдать навзрыд, за то, что несмотря на грядущий апокалипсис и смерти, герои любят жизнь по всех ее проявлениях.

З.Ы. Вообще-то собиралась писать про женские образы, которые считаю еще одним достоинством книги, но как обычно перестаралась с вступлением. Так что это будет отдельный пост:)

@музыка: Канцлер Ги "Судьба моя - звездный иней"

17:20 

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Пошарившись на Зелёном форуме и в других фанатских сообществах, я обнаружила, что, Ричард Окделл для читателей - фигура неоднозначная, а поклонников и защитников у него не меньше, чем у самого Нашего Всего или Валентина Придда, например.
Насчет неоднозначности - это, в общем-то, хорошо, как литературовед говорю. Потому как персонажи однозначные и простые, как три рубля, мало ому интересны, и хорошую книгу на них не построишь (а "ОЭ", по моему скромному мнению, книга хорошая). Но сама я к числу окделлопочитателей не принадлежу. Более того, чем больше и внимательнее я перечитываю канон, тем больше убеждаюсь, что сей молодой человек отменно омерзителен в большинстве своих мыслей, поступков и порывов.
Да, такое отношение к нему у меня сложилось не сразу. После прочтения первых двух книг, да еще приправленных фанфиками (а ОЭ - это единственная для меня книга, знакомство с которой я начала с фанфикшна), я воспринимала Ричарда как "вот-дурак-маленький-ну-понятно-запутался-бедненький-его-ж-так-воспитали", с примесью "ах-ты-падла-что-ты-творишь-да-дайте-ему-кто-нибудь-уже-по-башке-может-мозги-на-место-встанут". И мне казалось, что, если бы повернуть сюжет так, что Ричард, поняв, что он натворил, рванул бы вместо Агариса в Фельп, все могло бы быть по-прежнему и даже лучше: Рокэ простил бы непутёвого оруженосца, который потом рванул бы спасать его на пару с Марселем, Надор бы остался цел, а Наль, Айрис, Эйвон и даже Катарина живы.
А потом на ЗФ, кажется, мне попались слова Создательницы о том, что, дескать, Дика все воспринимают как положительного героя, потому что книга начинается с него, а потом удивляются, когда он творит все свои непотребства и кричат о нелогичности характера, тогда как на самом деле звоночки в тексте есть с самого начала.
Лирическое отступление: я какой-никакой литературовед, повторяю. И знаю: если автор говорит, что расставил каике-то маркеры, значит, надо постараться их увидеть - или хотя бы понять, где автор попытался их расставить. Или хотя бы понять, что автор затеял какую-то игру и над тобой как читателем смеется до колик. В общем, прочитать текст так, чтобы твое субъективное отношение к персонажам не перекрывало самого текста.
Словом, при перечитывании "Отблесков" во второй, а особенно в третий раз всплыло множество любопытнейших деталей, которые от меня ускользнули в первый раз на волне увлеченности непосредственно сюжетом.

Вот несколько моментов, которые лично меня убеждают в том, что Кабанчик соответствует своему гербу до мозга костей. Далее - исключительно матчасть и ее анализ.

Эпизод первый. Процитирую: "Вода стремительно прибывала, закрывая прибрежные валуны, изумрудное зеркало разбилось, пошло мутными, бурыми волнами, а Рокэ Алва стоял на самом краю пропасти! Дику стало страшно от того, что в его власти покончить с проклятием Талигойи. Кем бы Ворон ни был, упав с такой высоты, он не выберется. Как просто спасти сотни невинных жизней. Один толчок – и все". ("Красное на красном", глава 6).
Итак, что мы имеем? Юноша смотрит на своего эра, которому он присягнул, на маршала, к которому начал уже неплохо относиться (чуть ранее были строки о том, что он с удивлением понимал, что Рокэ тут, вообще-то, все кроме него любят, а ему самому все труднее чувствовать себя волчонком на псарне), на человека, который учил его стрелять, смеялся и растрепывал его волосы, так что у Дика щипало в носу от внезапно нахлынувших чувств (слэшеры, молчать!). Я уж молчу о том, что этот же страшный человек спас ему жизнь и оплачивал его долги. Смотрит и думает о том, чтобы столкнуть его со скалы. Повторяю. Толкнуть. В спину. Весьма по-рыцарски. Несомненно, такие мысли украсят любого истинного человека чести. По сравнению с этим попытка отравления выглядит даже пристойнее, ибо не рявкни Рокэ: "Поставь бокал!", наш герой бы выпил отраву сам и скольких проблем удалось бы избежать.

Эпизод второй. "Любопытно, где сейчас картина, стоившая жизни Джастину Придду? Ричард не отказался б ее выкупить и повесить на лестнице. Спруту это пошло бы на пользу. Есть люди, которым следует напоминать о том, что на их одеждах есть пятна, иначе они становятся невыносимыми". ("Зимний Излом. Из глубин", глава 4).
Прелестные мысли одолевают нашего Ричарда, верно? Это что-то из серии "Ги Ариго завел себе горного ворона и учит его говорить", только еще пакостнее, потому что Ариго со своей птичкой не лез ни в чужую постель, ни в семейные тайны, ни в семейную трагедию (а смерть Джастина, с какой стороны не посмотри, все равно трагедия для семьи, даже если мальчишку и прикончили родные отец с дядюшкой). Это, конечно, не предательство, не подлость даже - что-то мелкое, мерзкое и гадостное, что заливает грязью в первую очередь Ричарда, а не Валентина (который вообще не при чем, даже если предположить на секунду, что все слухи о его брате были правдой). И - на минуточку - Окделл еще не успел поссориться с Валентином. Этот эпизод - до дуэли, Дик еще не считает Валентина врагом, тот ему... просто несимпатичен.
Кстати, сюда же можно отнести и мысли Ричарда по поводу траура, который носит Валентин: "Жизнь жестока, но справедлива. Когда Вепри и Иноходцы умирали, Спруты выжидали и дождались. Палача! Семь лет назад мертвых оплакивал Надор, теперь настал черед Васспарда , но надорский траур был скорбным, а не вызывающим. Погибли многие, но побед без жертв не бывает, Придд же своей каменной физиономией бросал вызов радости и надежде" (Там же). Бросал вызов? Алё, гараж! У мальчишки в одночасье погибла почти вся семья! Он остался сиротой! Сам чудом смерти избежал! Какая радость и надежда вотпрямщас? Ричард - не балованный барчук, не знавший горя, Ричард сам потерял отца, Ричард любит младших сестренок, да и дядюшку с кузеном тоже (по крайней мере, так позиционируется) - как можно - ну, пусть не пожалеть от души, не подойти с соболезнованиями - но хотя бы просто не понять горя другого, своего ровесника, своего знакомого?

Третий пункт будет без цитат, он не об одном конкретном эпизоде, это скорее общее наблюдение. Окделловское настроение и отношение к людям разворачивается быстрее, чем флюгер на ветру. Мгновенно. Стремительно. С полным забыванием того, что он думал о человеке/событии за пять минут до того. Во время Октавианской ночи он думает, что Хуан ему симпатичен - ему нравится спокойная уверенность домоправителя, а уж когда Дик видит заряженные мушкеты, он и вовсе чуть не кидается рэю Суавесу на шею. Двумя днями позже, услышав от Штанцлера слова "бывший работорговец", Ричард моментально заявляет, что кэналлиец всегда был ему подозрителен - крадется как кот, глаза бегают. То же самое происходит с кузеном и сестрой. Наль пришел - милый, добрый, замечательный Наль, обнять бы его - даже его неуклюжесть вызывает у Дика умиление. Наль сказал нечто, Ричарду не понравившееся - толстый кузен, противный, щеки трясутся, мычит, не эорий, а тряпка. Сестренка бежит навстречу - миленькая, славненькая, умница, отважное сердечко. Сестренка надавала пощечин... н-да, тут конечно можно понять, почему он не радуется сестре, как раньше))) Но даже по прошествии времени - ни попытки понять Айрис, поговорить с ней еще разок (привлечь посредников, ту же Катарину, например - какой прекрасный повод для встречи, попросить экс-королеву помочь помириться с сестренкой), ни хотя бы просто позаботиться о ней - нет, "кошка бешеная, пусть убирается в монастырь!", и все! Роберу еще приходится уговаривать свиненка дать разрешение на его брак с Айрис.

Все это трудно объяснить особенностями воспитания и тем, что "бедному мальчику заморочили голову сказочками о Великой Талигойе, а Рокэ и все остальные его ничему не учили и не объясняли". По поводу этой весьма расхожей среди окделлопоклонников мысли мне тоже есть, что возразить, но, пожалуй, тут и так полчилось слишком много букфф)

@музыка: Канцлер Ги "Пластилиновый ворон"

@темы: ричард окделл, оэ