***
– Дор Рамон, прошу вас…
Раймон вздрогнул от неожиданности и попытался отодвинуться чуть дальше. С тех пор, как в замке поселился приехавший в гости альмиранте, всё время так – никогда не знаешь, к кому обращаются Луис или Франко. Только соберано по-прежнему зовёт сына Раймоном, так что никто не путается, а сам адмирал обращается к мальчику просто – «тёзка».
С тех пор, как… Бакра всемогущий, а сколько прошло-то?! Неужели всего… Раймон зашевелил губами и для верности пересчитал на пальцах – неужели всего три дня?! Кажется, целая жизнь прошла.
Альмиранте с первой же минуты повёл себя так, словно Раймон был тут всегда. Разговаривая, обращался к нему наравне с отцом, рассказывал всякие истории, обстоятельно и подробно отвечал, если его о чём-то спросить, и, кажется, совсем не думал о том, что Раймон не похож на рэя и маркиза. К вечеру первого дня Раймон уже ходил за ним хвостом, на второй день, задумавшись, назвал «дядюшкой Рамоном». Поняв, что брякнул, смутился до слёз, но адмирал рассмеялся и сказал, что они и в самом деле в родстве – довольно дальнем, но для обращения «дядюшка» сойдёт. Слышавший это отец усмехнулся и обронил короткое: «Ротгеру понравится», после чего они оба расхохотались – над чем, Раймон опять не понял, но было совершенно ясно, что ругать его никто не собирается.
…Сейчас Раймону особенно не хочется, чтобы принесший корзину с вином Луис его заметил. Мальчик сидит на полу, втиснувшись спиной в закуток между камином и пустующим креслом, и старается ничем не выдавать своего присутствия. Обнял колени, положил на них подбородок и смотрит поверх подлокотника на отца и Альмейду. Адмирала видно лучше – он сидит почти напротив Раймона, пристроив на коленях гитару, и пытается подобрать какой-то мотив. Хмурится с досадой, морщит лоб – видно, что-то не ладится. Соберано откинулся в своём кресле, Раймону только чуть-чуть виден его профиль, прядь волос и рука с бокалом вина, который отец по привычке разглядывает на свет.
Почему они устроились именно здесь, в библиотеке, а не в кабинете у соберано или в одной из многочисленных гостиных, Раймон не знает и не слишком об этом задумывается – только радуется, потому что ему хорошо сидеть с ними, смотреть, как отблески огня в камине пляшут по лаковому дереву гитары, по камням в кольцах соберано, вспыхивают горячими искрами в глазах альмиранте. Хорошо слушать, как звенят бокалы, как льётся в кувшин вино, как отец с Альмейдой разговаривают о чём-то, негромко, почти лениво и не всегда понятно – снова о каком-то Ротгере и его девочках, о гусях, которые ведут себя удивительно прилично, о кораблях… О кораблях они говорят почти как о живых, особенно альмиранте – у них есть свои имена, свои характеры, и Раймон, уже привыкший каждый день видеть в бухте паруса и мачты, вдруг понимает, что ни кошки о них не знал, и остро, до боли хочет оказаться в Хексберг…
– К кошкам! – адмирал прекратил терзать гитару и хлопнул покалеченной ладонью по подлокотнику. – С моей клешнёй все равно не получится. Росио, возьми ты!
читать дальшеРаймон ждал, что отец откажется, может, даже съязвит что-нибудь, но тот вдруг кивнул и охотно потянулся за инструментом. Устроил гитару на коленях, провёл ладонью по струнам, пальцы легко пробежались по грифу, подкрутили колки.
Соберано запел – сперва негромко, почти проговаривая слова и лишь задавая на гитаре ритм, потом его голос зазвучал отчётливее, и мелодия, та самая, что пытался наиграть Альмейда, обрела очертания, рванулась из-под отцовских пальцев, забилась, как живая, в гитарных струнах. Песня не была весёлой, но она звала за собой, и перед Раймоном разворачивали свои белые паруса корабли, хмурилось свинцовыми тучами грозное тяжёлое небо, замирали шеренги людей в матросских куртках. В любой момент готовые броситься по вантам, они глядели на горизонт, туда, где вот-вот должны были показаться корабли противника. Моряки знали, что бой не будет лёгким, но они были вместе, за их спинами был дом, а над их головами реяли знамёна, раз подняв которые, уже нельзя повернуть назад... Знали это и двое в передней шеренге, стоявшие плечом к плечу. Старший был хмур и собран, младший спокоен, на губах его бродила тень улыбки. Они украдкой встретились глазами, взгляд старшего потеплел, младший улыбнулся отчётливее. Пока мы вместе, им не победить, ты же знаешь, Рамэ…
– …Рамэ, ты слышишь?
Мальчик вздрогнул, чувствуя себя только что разбуженным. Это что, ему?.. Бакра всемогущий, ну и привидится же… Песня кончилась, и, похоже, давно, а он и не заметил. Зато его заметили…
– Что ты там, на полу? Небось всё себе отсидел уже, – нахмурил широкие брови Альмейда.
Раймон вскочил, зацепив локтем кресло, пытаясь подобрать слова, которые убедили бы обоих, что он ничего себе не отсидел, и ничуточки не устал, и спать не хочет, и не будет им мешать, только пусть не прогоняют.
– Оставь его, пусть сидит, где хочет, – вмешался вдруг соберано и, обернувшись к мальчику, успокаивающе кивнул: – Никто тебя не гонит. Только подай вина, будь так добр…
Метнувшись к стоящему в отдалении столику, Раймон попытался было поднять всю здоровенную корзину с бутылками. Те жалобно брякнули. Сообразил – ухватил пару штук, принёс. Отец снова возился с гитарой, и Раймон, подумав, сам попробовал открыть бутылки. Получилось довольно ловко. Мальчик перелил вино в кувшин и осторожно присел на самый краешек подлокотника кресла Альмейды.
Соберано снова играл и пел, альмиранте иногда подпевал – совсем негромко, чуть глуховатым голосом. Раймон слушал, время от времени подливал им вино и ворошил в камине дрова.
Нигде он больше не слышал таких песен – ни на Полваре, где родился, ни в Тронко, где прожил чуть ли не полжизни. Везде пели будто бы про одно и то же – про любовь, войну и смерть, а получалось по-разному. От кэналлийских песен холодели руки и замирало что-то в груди, и отчаянно не хотелось, чтобы мелодия заканчивалась – казалось, пока звенят струны, можно успеть что-то важное, догнать кого-то, остановить, удержать…
– Чтоб струна звенела вечно!.. – одними губами повторил Раймон и вдруг встретился взглядом с соберано. Тот смотрел на него как-то странно, очень внимательно и чуть-чуть вопросительно.
Смутившись, мальчик мотнул головой и машинально, чтобы чем-то занять руки, отпил из бокала, который уже несколько минут крутил в пальцах. Глоток вышел хорошим, терпкое, очень крепкое, показавшееся страшно кислым вино обожгло язык и горло, дыхание перехватило. Раймон закашлялся – отчаянно, до слёз. Сквозь кашель с трудом расслышал знакомое «Каррьяра!», в следующий момент к губам ткнулся стакан с водой.
– Пей!.. Да осторожней же ты… Вот так… всё? Дышать можешь?
– Да… кха… ой…
Отец фыркнул, осторожно высвободил из его пальцев злополучный бокал – надо же, не разбился, даже вино не разлилось – допил то, что там осталось, наполнил заново. Раймон виновато моргал, стараясь стряхнуть повисшие на ресницах капли.
Альмейда сочувственно глянул из своего кресла:
– Живой?
– От «Чёрной крови» ещё никто не умирал, – ответил за мальчика соберано. – Хотя начинать столь энергично, пожалуй, не стоило.
– Я нечаянно… кха… – признался Раймон. – Я забыл, что там… что это ваш бокал... – и, чтобы прогнать опять сковавшую его неловкость, заговорил торопливо и весело: – Это же не то что касера! Я, когда маленький был, однажды увидел, как дядюшка Клаус из своей фляги пьёт, а потом жмурится от удовольствия и головой вот так мотает. И думаю: наверное, там вкусное что-то очень, только мало, вот он и пьёт один, не хочет со мной делиться. Потом он на конюшню ушёл, что ли, или ещё куда-то, я крышечку отвинтил, понюхал… думаю, я же немножко отопью, только попробовать, он и не заметит…
– Ну и?.. Отпил? – поторопил его Альмейда, слушавший, кажется, затаив дыхание.
– Отпил, – кивнул Раймон. – Оказалось, дядюшка не делился совсем не из-за того, что ему жалко…____________________________________
На случай, если сюда ещё зайдёт кто-нибудь из читателей - автор историю не забыл, не забросил, просто реальность такова, что в последние полтора месяца времени не хватало катастрофически. Автор просит прощения за своё долгое отсутствие и обещает в ближайшем будущем потихоньку постить продолжение. И ещё более если тут бывает кто-то с форума - то туда я тоже доберусь в ближайшее время))