***

От кого он впервые услышал про старый колодец? Кажется, от Карлоса. Братец, несмотря на свой, в общем-то, добрый и покладистый нрав, обожал дразнить мелкого липучку… а может, просто делился с ним самым важным, забывая, что «мелкий» младше на семь лет.
…Когда у тебя есть двое старших братьев, все жизненно необходимые вещи ты узнаёшь рано – выуживаешь из таинственного шёпота, из небрежно брошенных фраз, из полупонятных намёков, разбираешь сквозь густую липкую обиду от недовольного «подожди, мелкий, отстань!». Проглатываешь, не разбирая, всё то, чем они вдруг решают с тобой поделиться – скорее, скорее, пока не передумали! Их жизнь окружена восхитительным ореолом таинственности, она интересна и полна приключений. В то время, пока тебя тискают мать и старшая сестра, окружают заботой няньки и гувернёры, расчёсывают тебе перед зеркалом локоны и подсовывают книжки с большими картинками, братья пропадают где-то там, в большом мире, где ржут кони, звенят шпаги, плещется море и происходит уйма совершенно невероятных вещей.
…– Представляешь, чуть было не попался! Педро вышел из конюшни, пришлось прятаться в чертополохе! А потом…
– Дурень, ну и стоило падать в колючки? Он же призраков боится, ты завыл бы как-нибудь, застонал. Педро бежал бы так, что пятки сверкали!
Рубен смеётся, и не поймёшь, дразнит он Карлоса или говорит серьёзно. Росио не боится призраков и падать в колючки тоже совсем не хочет, он бы обязательно завыл в спину старому Педро, если бы ему надо было спрятаться. Только вот зачем?
– Инес… Инья… про что они? Где был Карлос?
– У старого колодца, – сестрица делает большие глаза. – Говорят, если пойти туда в полночь, можно попросить у него что угодно, и оно исполнится… Если звёзды увидишь.
– На небе?
– На небе они всегда есть, глупенький. В воде, в колодце.
– Всегда? – он хмурится, пытаясь понять, о чём это Инес. Звезды бывают только ночью, это он знает точно. Днём бывает солнце и иногда тучи, из них идёт дождь и тогда его наряжают в плащ, в котором так неудобно бегать…
– Всегда-всегда, – кивает сестра, рассеянно поправляя ему воротничок. Она думает о чём-то своём, даже не слышит толком вопросов младшего братишки. – Только днём мы их не видим…
– А в колодце?
– Что в колодце? Росио, ты меня уморишь!
Он упрямо сжимает губы. Он не любит, когда над ним смеются как над маленьким. Не хотят объяснять – сам разберётся!
…Как он сбежал от няньки, сейчас и не вспомнить. Почему-то кажется, что и не сбегал – просто пошёл, куда считал нужным, а его не останавливали, слишком уверенный вид был у младшего сына соберано… Как миновал добрую половину парка, как нашёл старый колодец? Ничего этого не осталось в памяти. Даже загаданное желание стёрлось. Что же он тогда хотел?.. Кажется, лошадь. Большую, настоящую и непременно чёрную, как у папы. Или шпагу? Рубен тогда целыми днями пропадал в фехтовальном зале, отец его хвалил, а клинки стучали так заманчиво… нет, кажется, всё-таки коня, живого, тёплого, с мягкой чёрной гривой и лиловыми глазами…
Ему было не то три, не то почти четыре года, и рассудил он вполне здраво – в полночь к колодцу его никто не отпустит, а значит, надо пойти сейчас. Полдень – немного похоже на полночь, а если Инья говорит правду, и звёзды есть на небе всегда, хоть мы их и не видим, какая разница, когда загадывать желание?
Если напрячься, в памяти всплывают отдельные картинки. Вот он упирается носом в сруб старого колодца. Тот высокий, не заглянуть… Вот, царапая носки неудобных лакированных башмаков, карабкается на какой-то удачно оказавшийся рядом камень. А дальше – собственный крик, стискивающая грудь жуть падения, растянувшаяся до бесконечности…
Как он не расшибся? Наверное, помогли уроки отца, не раз втолковывавшего старшим, как правильно падать – с коня, с крыльца, просто споткнувшись. Он крутился рядом, пытался повторять, отец не смеялся – объяснял и показывал, словно не замечая, что младший совсем ещё малыш, и теперь его тело что-то вспомнило, само сложившись в воздухе нужным образом.
…Следующее, что он помнит – холод железной скобы, за которую цеплялся обеими руками, и квадратик резко-голубого неба над головой. Оно далеко-далеко, и звёзд там совсем не видно. Почему-то именно от этого стало вдруг обидно до слёз – неужели Инья всё придумала?
…Силуэт брата, совсем чёрный на фоне неба. Его голос, испуганно спрашивающий что-то, зовущий на помощь. Громкий плеск, накрывшая его с головой вода, вода в носу, в горле, в животе, всюду… Снова Рубен, он рядом, он говорит что-то ободряющее и даже смешное, и держит, держит на поверхности. У него сильные руки, почти как у папы…
…Новая картинка: он на руках у отца. Лицо соберано Алваро близко-близко, оно какое-то странное – очень бледное, с огромными глазами и внезапно прорезавшейся сеткой морщин. Рокэ немного неуютно под таким взглядом, да ещё и руки отец сжимает так сильно, что не продохнёшь, и он тихонько хныкает и пытается высвободиться.
…Кривовато улыбающийся Рубен держит правую руку на весу у груди, не то вывихнул, не то сильно ушиб, когда лазал за ним.
…Рыдающая Инес – «папочка, это я виновата, это я ему рассказала, я же не думала, прости меня!..»
«Ты мог бы вспомнить что-нибудь более приятное».
Ощущение отцовского присутствия за спиной было таким сильным, что Рокэ едва не обернулся. Усилием воли сжал и отбросил этот порыв, перевёл дыхание и медленно кивнул:
– Мог бы, отец. Но…
«Устыдился? – ехидно осведомился покойный соберано. – Если ты сейчас явишь мне чудеса раскаяния, впору будет уверовать в Создателя».
– Не стоит, – Рокэ улыбнулся. – Дело не во мне. Раймон…
«Я знаю, – если прикрыть глаза, можно представить, как отец стоит напротив, прислонившись затылком к мраморной колонне, и крутит кольцо на безымянном пальце правой руки. – На сей раз знаю. Я рад, если ты что-то понял, но не вздумай в самом деле просить у меня прощения».
– Я был не таким уж плохим сыном?
«Ты и сейчас не такой уж плохой сын, – усмехнулся соберано Алваро. – Даже, пожалуй, очень неплохой. Хотя угодить мне сложно, ты же знаешь…»